«Эпоха кончилась. А утро не взошло»

Cтранное дело: «наследник всех своих родных», завидный наследник при двухэтажном дедовском доме, двухкомнатной квартире в центре Ялты, он впал в нищету, потому что не был способен выживать в условиях, которых он никак не мог понять, тем более, принять. Почва уходила из-под ног. Родной город отчуждался на глазах, он вытеснялся из самого себя, из своей истории.








Новиков Сергей Леонидович (1951-2002). Поэт. Родился и жил в Ялте. Выпускник педагогического факультета Крымского государственного университета. Член союза писателей Крыма.
Автор сборников стихов: «Улица времени» (1986, «Таврида», Симферополь), «Тема часов» (1990, «Молодь», Киев). Лауреат литературной премии им. А.П.Чехова.
Публиковался в журнале «Новый мир» в 1997, 1998, 1999 и 2000 годах; в журнале «Новая Юность».
Посмертная публикация в 2006 году в журнале «Радуга» (Украина). В 2008 году, в Симферополе, вышла книга избранных стихотворений «Правила стихосложения».

В восемнадцать лет он познакомился в своей Ялте с Иосифом Бродским и ввязался с ним в поэтическое состязание. И тема подходящая: зимняя Ялта как бы в отблесках заката последней империи. Даже если это легенда, то вполне правдоподобная.

Вообще-то Ялта того времени была ближе к столице, чем Подмосковье. Дом творчества не пустовал круглый год, знаменитых и не очень писателей и поэтов можно было запросто встретить на набережной или на улице: о, Паустовский, ах, Ахмадулина!.. немудрено, что попасть в центральную печать из Ялты было легче, чем, скажем, из Барнаула. Так оно и вышло с Сергеем, он скоро вошел в круг авторов «Юности», «Нового мира», «Огонька». Казалось, он крепко ухватил судьбу за жабры. Но тут грянула перестройка. Статус поэта, да еще члена СП, стал необязательным. И мало того, даже статус гражданина великой страны куда-то улетучился. Навсегда.

«Я, русский поэт, не сходя с места, вдруг оказался за границей», – горько сетовал он. Его не радовала настойчивая укранизация полуострова, нет-нет, да и выскажет вслух неподабающую крамолу: «Чехов строил, строил дом в Крыму, а получился будынок», имея в виду указатели к дому-музея Чехова, написанные на украинском.

Впрочем к крамольному образу мысли ему было не привыкать – в свое время его исключили из Симферопольского университета за публичное чтение Солженицына. С порога alma mater он шагнул в армейский стройбат на Мангышлак, в форт Шевченко (улавливаете, какая параллель напрашивается), куда воду привозят в цистернах, где только глина да песок и воздух пронизан мельчайшей глауберовой солью. Теперь это место тоже где-то за границей.

«На мою долю выпала Гражданская, твоему отцу – Отечественная, и тебе что-нибудь достанется», - говаривал дед своему внуку-школьнику. Дед его был златокузнецом, некогда бежавшим из Питера от гражданской смуты. На набережной Ялты он продавал ракушки рапана с надписями из крученой позолоченной проволоки. Спустя полвека его внук сидел на той же набережной в драной майке и клянчил у проходящих знакомых и полузнакомых на выпивку; конечно, взаймы, конечно, долг никому не отдавая. Так он стал местной достопримечательностью, и вряд ли в начале своего творческого пути он догадывался о таком житейском финале. Хотя чувство судьбы, тревожное и неотступное, было.

Не пишите о смерти. Такой,
видно, есть уж закон у поэтов,
что становятся строчки судьбой.
Час неровен – зачтется вам это.

Но о жизни пишите, о ней!
Может статься, зачтется вам это
и надбавится несколько дней
подглядеть, как бушует ручей,
не желая прослыть невоспетым.

И странное дело: «наследник всех своих родных», завидный наследник при двухэтажном дедовском доме, двухкомнатной квартире в центре Ялты, он впал в нищету, потому что не был способен выживать в условиях, которых он никак не мог понять, тем более, принять.

Почва уходила из-под ног. Родной город отчуждался на глазах, он вытеснялся из самого себя, из своей истории. Особняки, высотки нелепой архитектуры какого-то колониального стиля надвигались как кошмарный морок, как дым без конца горящих горных лесов, которые нечем было тушить. Ну так что? Цветаева когда-то ведь тоже вернулась из эмиграции не в «свою» Москву. А надолго ли она пережила свое возвращение? «Крым должен быть либо украинским, либо безлюдным» - и это сказал не какой-нибудь оголтелый политик из экстремистской партии, а видный поэт, депутат Верховной рады. Тогда это казалось постмодернистской ересью, чуть ли не приколом. А теперь мы видим по событиям в Донбассе, какие это шутки.

В рецензии на книгу А.Г. и В.Г. Зарубиных «Без победителей. Из истории Гражданской войны в Крыму» Сергей писал: «Некоторое время назад в горном урочище неподалеку от Ялты в развалинах бывшего имения адвоката Фролова-Багреева, некогда юридического представителя Николая II в Крыму, совершенно случайно было обнаружено захоронение сотен людей, злодейски расстрелянных большевиками в 1920 году после захвата Крыма красными и трагического исхода неисчислимого сонма наших соотечественников к «другим берегам». Сейчас на этом месте стоит простой деревянный крест. Когда в поисках захоронения там шурфили слежавшуюся землю, бур, с натугой пройдя около метра, вдруг провалился на глубину четырех метров, словно в пустоту (четырехметровый слой органических останков!), и оттуда ударила черная страшная вода, а по лесу распространился невыносимый, зловонный запах, запах, который живому человеку сравнить просто не с чем…»

"И веет ужасом гражданки…» - в то же время (время написания рецензии), но очень далеко от этих мест писал Евгений Блажеевский, который был другом Новикова и, конечно, бывал в его доме. Тогда для нормального обывателя это казалось преувеличением. Но, видно, нельзя пренебрегать предчувствием поэтов: вырвались-таки из-под спуда химеры той «далекой гражданской», нашли трещину в людской душе.

За возвращение в Россию Крым проголосовал почти поголовно. А если учесть еще и тех, встрепенулся в своих гробах, кто совсем немного по историческим меркам не дожил до этого…

Судьба любит подшутить (и довольно инфернально) над поэтом, если он начинает дразнить ее. Библиотекаря (и библиомана в одном лице) она легко может превратить в резчика проволоки на устройстве под названием «гильотина». Резчика простой железной проволоки, ничего общего не имеющего с крученой проволокой деда.

Это и было последним местом его работы, дальше нищета и свобода, распыл библиотеки (библиотеки поэтов в отличие от их рукописей сгорают, как мы знаем на примере хотя бы Блока) не в пожаре, а в распродаже. Дальше скамейка на набережной, ожидание воскресения утраченного – хотя бы в алкогольной паузе. И даже стихи, если они поэзия, перестают быть фактом твоей биографии, каким бы нелепым ни был ее конец.

Следующая страница

Проза